Опера Глинки в Центре Галины Вишневской
…В книге известного итальянского баритона Джузеппе Вальденго «Я пел с Тосканини» есть такой эпизод: некий дирижер рассказывает великому маэстро, что знает несколько вариантов «Трубадура». «Вот счастливец, — подумал Тосканини, — а я знаю только один: тот, который написал Верди». Если строго следовать этой логике, есть только одна опера «Руслан и Людмила» — та, которую написал Глинка. В эпическом формате пресловутой «большой оперы»: с огромной сценой, монументальными хорами, пятиактной структурой сочинения, большим оркестром, развернутыми балетными дивертисментами — и прочим.
Именно об этом подумалось при вести о постановке «Руслана» в… Центре оперного пения Галины Вишневской (премьера состоялась в день рождения великой певицы), где, как говорится, просто по определению нет того, что перечислено выше. Как тут с этой громадиной совладаешь? Вдобавок постановка, осуществлённая под художественным руководством Ольги Ростропович — первая после ухода из жизни в декабре минувшего года основательницы и хозяйки Центра.
Вполне возможно, схожие мысли одолевали и режиссера Михаила Полищука, актера по образованию, около двадцати лет живущего на Западе и там более известного под именем Michel Poli. Для него, как для художника-постановщика Андрея Климова, «Руслан и Людмила» – не первый опыт сотрудничества с Центром Галины Вишневской: три года назад, в рамках проекта «Неизвестный Шостакович» они поставили оперы «Игроки» и «Большая молния». Берясь за «Руслана», Полищук в числе прочего заметил, что новая постановка должно быть своеобразной «игрой в сказку» и одновременно – учебным спектаклем.
Натурально, кое-чем в оригинальной партитуре пришлось поступиться. Разумеется, всеми танцами и некоторыми хоровыми отрывками. Первой песней Баяна, отчего Баян и Финн (Дмитрий Мазанский) как-то очень естественно слились, а «объединенный» персонаж превратился во всемогущего демиурга спектакля — от своеобразного эпиграфа к нему («Есть пустынный край, безотрадный брег») до самой развязки. Так что первый акт фактически начинается с каватины Людмилы. Не обошлось и без постановочных «ляпов»: все участники спектакля усердно и дружно славят Перуна и прочих «великих богов», а на заднике замечательно смотрятся маковки и кресты(!) храмов. Что ж, будем считать это элементом разворачивающегося на сцене «сказочного действа»…
Закрывать глаза приходится — поневоле! — приходится и на некоторые скажем так, лексико-стилистическими особенностями спектакля. «По бороде моей седой Слеза тяжёлая катится», «Страшная старушка зачем идёт сюда?» и прочее в том же роде. Но что делать, если этим возрастным чертам на сцене Центра Вишневской, опять-таки по определению, нет места?
Но право же, лучше сразу принять с заведомую (и, как ни грустно, быстро проходящую) молодость солистов Центра Вишневской, чем созерцать иных обильных телесами и скорбных голосами солистов иных больших и малых академических театров.
Финн в этом спектакле в молодой энергии и задоре мало чем уступает Руслану, и Наина (очень запоминающаяся работа Татьяны Макарчук) — смотрится этакой до звона перезревшей красоткой, прямо Мартой из «Фауста», и, право же, она так страстно и гибко «обтекает» бедолагу Фарлафа (Владислав Попов), не оставляя ни малейших сомнений в том, что именно скрывается за её весьма двусмысленными словами «Ступай домой и жди меня…». При чём тут какая-то Людмила? Правда, юному варяжскому витязю в этот момент явно не до неё и уж тем более не до Наины — у него через пару минут легендарное по трудности Рондо, с которым певец худо-бедно справляется, а вот насчет остального — не взыщите…
Из певцов солиднее остальных смотрится и слушается Альбина Файрузова, что не очень удивительно — молодая певица уже набирает сценический опыт в Детском музыкальном театре имени Натальи Сац. Вполне уверенно справляется она с вокальными трудностями партии (и голос у нее покрепче, «помясистее», чем у столь привычных многим колоратур). И характер местам просматривается под стать голосу: что ей какой-то Черномор с бородой на пол-сцены (и Черномора, и его головастого братца изображают симпатичные и весьма остроумно сработанные куклы).
Людмила в меру властна, в меру мягка, чуть-чуть стервозна, и за ее жениха можно не волноваться: за такой женой — как за каменной стеной. Тем более, что исполнитель роли Руслана Давид Целаури демонстрирует по преимуществу лишь замечательнейший голосовой материал. Какая уж там мировая тоска, Weltschmerz, в арии «О поле, поле…» (а череп в руках выглядит и вовсе сущей пародией на Гамлета)? Впрочем, за судьбу молодого певца особого беспокойства нет: и жизненный опыт, и, в частности, умение спеть заключительную фразу быстрой части арии Руслана — дело наживное…
А вот Горислава в спектакле не вышла совсем. Марии Буйносовой, исполнительнице ее роли, несколько подумать бы о том, отчего благоговевший перед Пушкиным Глинка, ввёл в его поэму «отсебятину», то есть отсутствующий в первоисточнике персонаж. И отчего именно с ее выхода на сцену, с каватины Гориславы начал Глинка сочинение оперы. Не оттого ли, что именно Горислава действенно меняет соотношение сил в опере? А значит, вынь да положь, как говорится, максимум чувств, эмоций и мысли на минимум нотных знаков. Но как раз это никак не выходит у исполнительницы, и слушать ее, откровенно говоря, просто скучно. В отличие от ее партнерши — Натальи Зиминой, очень многообещающе воплотившей роль «младого хазарского хана» Ратмира. Вот Зиминой внимать — невероятно интересно, несмотря на некоторые вокальные огрехи: харизма — дело великое и необъяснимое.
Ещё одно важнейшее новшество принес на щите своем «Руслан»: у Центра Вишневской — наконец-то! — появился собственный оркестр. То, чего так и не дождалась сама Вишневская, которой приходилось собирать оркестрантов, что называется, с миру по нитке и с бору по сосенке. Оркестр невелик, но норовист, и под управлением Александра Соловьева лично мне он напомнил событие, страшно вымолвить, тридцатипятилетней давности на котором довелось присутствовать — один из первых спектаклей за пультом Мариинского (тогда, понятно, еще Кировского) театра молодого, только что принятого в коллектив стажера — Валерия Гергиева. В оркестре наблюдался, необразно говоря, полный развал, но — редкостный случай! — развал живой, веселый, искристый даже. Иными словами говоря, было очевидно, что люди в оркестре сидят талантливые, и, похоже, дождавшиеся себе во главу личности сильной и неординарной. Так ли будет на Остоженке? Кто знает…
Короче, очередное и как всегда неожиданное, пусть и не в «большом» формате, театральное чудо состоялось: «Руслан» вполне комфортно прижился под сводами Центра Вишневской. Ольга Ростропович не раз говорила о том, что хотела бы видеть «Руслана» этаким семейным действом для зрителей разных поколений. Что ж: сказано — сделано.