Исполнилось 80 лет Галине Вишневской — приме прим, небожительнице оперного небосклона. Совсем юной дебютировала она на сцене Ленинградского театра оперетты, и потом не было ни одной великой сцены мира, которую бы не покорила знаменитая певица — Ковент-Гарден, Метрополитен-опера, Гранд-опера, Ла Скала, Мюнхенская опера…
В 1974 году Галина Вишневская и ее муж Мстислав Ростропович покинули Советский Союз и в 1978 году были лишены гражданства. В начале 90-х годов они возвращаются в Россию. Вишневская становится почетным профессором Московской консерватории.
Почетный доктор ряда университетов, на протяжении многих лет она работает с творческой молодежью, давая мастер-классы по всему миру и выступая в качестве члена жюри крупнейших международных конкурсов. Вишневская — президент Всероссийской ярмарки певцов в Екатеринбурге. 1 сентября 2002 года в Москве открылся Центр оперного пения Галины Вишневской.
Юбилей Галины Вишневской — событие международного масштаба. И только что в честь него в Москве прошел Первый Открытый международный конкурс оперных артистов. Несмотря на занятость, Галина Павловна нашла время, чтобы дать интервью специально для газеты “Россiя”.
— Галина Павловна, в чем отличие вашего конкурса от других вокальных состязаний?
— В Москве давно существовала необходимость учреждения специального международного конкурса, который давал бы молодому певцу возможность заявить о себе на мировой сцене. И я рада, что это наконец-то произошло. Учредителями конкурса стали Федеральное агентство по культуре и кинематографии, Комитет по культуре города Москвы и наш Центр. Одно из главных отличий конкурса состоит в том, что все его участники — профессиональные артисты. Российские и зарубежные, были из Японии и Китая. Люди, которые уже имеют какие-то контракты. Более или менее удачные.
— А что если певец, которому дали роль в театре на Западе, не получит у вас никакой премии?
— Думаю, что такие артисты к нам и не поедут. И правильно сделают. Нельзя же дискредитировать место, в котором они работают. Еще одно большое отличие нашего конкурса в том, что у нас только оперный репертуар — арии и никакой камерной музыки или фольклора.
— Парадный концерт в вашу честь прошел в Концертном зале Чайковского, а не на сцене ГАБТ, как намечалось до возникшего с ним конфликта. Помириться с Большим театром не собираетесь?
— Это же не какая-то вспышка гнева. Это принятое мною решение. Чего ж его менять? И потом, ссоры-то никакой и нет. Просто я больше в этот театр не пойду. И вообще в оперу долго еще не пойду. Не могу, я больная несколько месяцев бываю после таких просмотров, не избавишься потом от впечатлений…
— Вас настолько взволновала постановка “Евгения Онегина”?
— До сих пор не могу прийти в себя. Как можно было так исказить все образы? Из Ольги сделали полнейшую истеричку, мадам Ларина в первой картине пьет водку. Я не понимаю, что это такое! Конечно, кретины есть везде, но опера-то не про них написана.
— А что если ваш отказ от юбилея сделает рекламу Чернякову?
— Да ради Бога! Пусть, и думать об этом не хочу. Я считаю своим долгом высказаться в открытую. Может, это станет началом дискуссии на тему новых трактовок классических опер. А реклама рекламе рознь. Она, знаете ли, разная бывает. Если публику завлекать такими спектаклями, то в другой раз вообще можно выдумать, что Ленский на самом деле гомосексуалист и у него роман с Онегиным. И стреляются они по этой причине. Я думаю, что пора издать закон, запрещающий калечить творения, не тобой написанные.
— То есть следует вернуть цензуру?
— Конечно. Если не ты автор сочинения, не тебе его и исправлять. Выдумывать и фантазировать. Напиши свое — свою оперу, свою пьесу. Построй театр на собственные деньги. Экспериментируй, сколько хочешь, но не за счет государственного театра. А Большой — это вообще национальное достояние. Культуру содержит народ на налоги, на свои копейки. И нельзя, чтобы люди отдавали последнее, а потом какой-то Черняков издевался над ними, как мародер. Это следует запретить.
— Но разве вы сами не прошли когда-то через систему запретов?
— Несмотря на все эти дела, я сейчас говорю, что цензура нужна. Раз интеллигенция сама не соображает, чего можно, а чего нельзя. Ведь это же не бабушка с огорода делает, верно? Не она из своей деревни приехала и поставила оперу. Захотела такого “Онегина” послушать. Поверьте, все эксперименты кончатся, когда за них нужно будет платить из своего кармана. Охота отпадет сразу. А за чужой-то счет, конечно, можно на скандалы нарываться. Лишь бы о тебе говорили.
— Уже четыре года, как вы открыли на Остоженке свой Оперный центр. Организовать такую школу было вашей давнишней мечтой. Все задуманное вами сбылось?
— Мне пришлось идти наугад, потому что подобного центра нигде в мире нет. Надо было на голом месте с нуля начинать. Молодые певцы со всех концов России стали первыми моими студентами. Теперь многие из них уже имеют престижные награды международных конкурсов и проявили себя как профессионалы. За четыре года у нас все как-то утрамбовалось. Десять концертмейстеров, шесть педагогов. Главное, что в Центре есть оркестровая яма, сцена. По сути — театр в школе. Мы можем им пользоваться 24 часа в сутки. И наши студенты получают практику, которую нигде и никогда больше не получат. Ни в одном месте мира. В новом сезоне мы собираемся ставить оперу “Кармен” на русском языке. Героиню будет петь Оксана Корниевская.
— Только что отмечалось столетие Дмитрия Шостаковича. Известно, что вы с Ростроповичем создаете сейчас его музей в Петербурге. Дмитрий Дмитриевич был ведь вашим близким другом?
— Да, долгие годы. Наши квартиры в Москве были через стенку, и даже дачи рядом. Все праздники вместе проводили, Новый год встречали. Когда вернулись на родину, первым делом поехали на кладбище, на могилу к Шостаковичу. Сейчас Ростропович говорит: “Был бы Дмитрий жив, встал бы на колени перед ним и не поднимался”. Мы жили рядом с гением и воспринимали это как должное. Шостакович сегодня — самый исполняемый в мире композитор. Каждый час где-нибудь исполняется какое-то его произведение.
— А как на сегодня обстоят дела с музеем?
— Откроем его в ноябре. Купили квартиру на улице Марата, в которой Шостакович жил с отцом и матерью до 34-го года, пока не женился. Мы расселили коммуналку. Там, в этой квартире, были написаны “Леди Макбет Мценского уезда”, Первая симфония и фортепианные концерты. Так что квартира эта — сгусток страстей гения. Нам с мужем никто в этом деле не помогал. Все за свой счет.
— У вас всегда есть собственное мнение по поводу того, что происходит в стране. Вы ведь были на гастролях в Грузии в сентябре?
— Да, буквально накануне последних событий. Возили туда два спектакля — “Риголетто” Верди и “Царскую невесту” Римского-Корсакова. Были целую неделю, а оттуда полетели с концертом в Баку. Мы ничего не почувствовали. Никаких выступлений против России не было. Наоборот, все, с кем мы только встречались, говорили, что не понимают, почему мы должны быть теперь в таких отстраненных отношениях. Что за политика такая дурацкая? Веками вместе жили, и вдруг такое! Ну глупо же. Что такое вообще Грузия без России? Это наш сосед! Куда денешься-то, верно?
— А как вас публика принимала?
— Просто блестяще. Театр на тысячу с лишним мест был переполнен. Билетов не достать. Масса знакомых, кстати. Наши спектакли шли с огромным успехом. Два раза в день для нас устраивались роскошные грузинские застолья. А что касается сегодняшней ситуации, то я в нее не слишком вникаю. И, честно говоря, даже не знаю толком, что творится. Но почему-то уверена, что разборки, которые идут, закончатся. И все наладится.
Мне кажется, что там склоки на уровне — ты такой, а вот ты такая. А у тебя тетка кривая! А у тебя зять горбатый! Все перемелется и образуется.
— Наверное, для многих поклонников будет неожиданным ваше участие в чеченском проекте Александра Сокурова. Да еще и в главной роли. Вы сразу согласились на это предложение?
— Оно не имеет никакого отношения к моей профессии, и я долго раздумывала, была даже обескуражена. Не могла понять, почему, собственно, для меня написан сценарий. А потом решила, что если такой большой режиссер видит меня в этой роли, то, возможно, что-то и получится. Ну не станет же он делать то, что заведомо никуда не годится. К тому же Сокуров был убедителен, когда говорил, что это очень нужно сейчас — сделать такой фильм про Чечню. Без войны в картинках, без бомбежек и стрельбы, чтобы попробовать понять и разобраться в самих себе. И не одному ему это нужно, а всем нам, всей стране.
— У вас есть что-то общее с вашей героиней?
— Я играю женщину-старуху, которая едет к внуку, который служит в Чечне. И бабушка эта принадлежит к касте военных. Муж у нее военный и отец был военным, и внук, видите, потомственный военный. Она русская, так же как и я. И нас это объединяет. Мне были понятны ее поступки.
Я ведь даже играла совершенно без грима, без тонирования, просто в седом парике. Вся прическа — пучок сзади.
— Говорят, что съемки шли каждый день по восемь часов, а жара была порой 49 градусов в тени и системы охлаждения в жилых помещениях выходили из строя.
— Съемки были по десять часов. График жесткий, но ничего, выдержала. Жили мы в огороженной территории — резервации ФСБ. Но, знаете, такой анекдот есть: “Вы меня коммунизмом не пугайте, я блокаду пережила”. Так что меня ничем не испугаешь. Я в свое время видела и похуже. Конечно, сейчас в Чечне картина тоже очень тяжелая. Разрушенные дома… Больно видеть это все. Я сразу вспомнила войну — Царское Село, Ораниенбаум, Петергоф… Пустые глазницы дворцов, разбитые окна… Мне это не в новинку.
— Как вы думаете, чем все закончится?
— Ведь что случилось на самом деле? Никто не размышлял, чем это обернется. Не было профессионалов, которые могли бы находить компромиссы. Дипломатов, политиков… Страной 70 лет управляли с помощью партбилета. И что теперь делать? Надеюсь, в итоге как-то должно наладиться. Все страшно устали.
— Когда фильм появится в прокате?
— Наверное, к Новому году. Сейчас картину монтируют. В ноябре я поеду озвучивать роль. Но к своему 80-летию главный подарок я уже, конечно, получила. Месяц съемок в полевых чеченских условиях. Никогда не думала, что я на это способна.
— 80 лет — это внушительная цифра. Вы, конечно, знаете, что выглядите намного моложе. И вероятно, чувствуете себя молодой. Иначе никаких съемок в полевых условиях просто бы не было. А как вы сами относитесь к собственному возрасту?
— Это не шутка — 80 лет, да? Но я не знаю, что такое возраст. Я так живу. Сколько уж Бог мне даст… Вот и все. А цифры — они и есть цифры. Они не имеют ко мне никакого отношения.
— И вы никогда не скрывали, сколько вам лет?
— Никогда, потому что я начала карьеру очень рано — в 17 лет. И всегда была на виду. Певица, артистка, публичный человек… Все обо мне все знают. Чего скрывать-то? Начнешь скрывать, тогда каждый сам будет мучиться — подсчитывать и прибавлять. Лет пять как минимум на всякий случай. Так чтобы никто не мучился, я ничего и не скрываю. И потом, если кому-то интересно, можно ведь в энциклопедию заглянуть. Там все написано.
— К юбилею в одном из издательств подготовлена ваша новая книга. Это тоже мемуары?
— Она просто дополняет первую книгу моих воспоминаний — “Галина”. В ней три эпизода, дописанных мной. Меня попросили это сделать.
— У вас было суровое детство, но все же любое детство обычно вспоминается как один из самых светлых периодов в жизни человека. Есть у вас какие-то счастливые воспоминания?
— Ну, не знаю… Сколько себя помню маленькой — это всегда борьба за выживание. Меня бросили на руки бабушке, когда мне было всего шесть недель. Родители забыли, что я существую. Они разошлись, конечно. Молодые были оба. Вот и так все детство — 40 рублей пенсия, 16 рублей килограмм масла. И живи как хочешь. Помню, что бабушка стирала на чужих, убирала, шила… Я выросла в нужде, но никогда в жизни никому не завидовала. И не претендовала ни на что. Бабушка мне объяснила, что есть две заповеди — не врать и не воровать. Так я и прожила всю жизнь. И своих детей и внуков так же воспитала.
— До выхода замуж за Ростроповича у вас было два брака. Почему они распались, не повезло?
— Я не считаю, что не повезло. Первый брак был по глупости просто. Мне было всего 17 лет. Господи, чего я за него замуж вышла? Даже не знаю. Я с ним разошлась через несколько недель. Не мой человек, и все. Но на память о нем мне осталась фамилия — Вишневская.
А второй мой муж — Марк Ильич Рубин — был директором Ленинградского театра оперетты. Там я с ним и познакомилась. У нас был ребенок — сын, который умер двух с половиной месяцев. Война еще шла. Марк Ильич был замечательным человеком, я прожила с ним 10 счастливых лет. Он меня боготворил, слова никогда плохого не сказал. Но потом я встретилась с Ростроповичем и ушла к нему. Рубин был старше меня на 22 года, и думаю, что это сыграло свою роль. Возраст сказался, конечно. Я чувствовала себя свободной, когда встретила Славу. И все вытекающие последствия отсюда. Через 4 дня я стала его женой.
И вот уже 51 год вместе. И я ни разу не пожалела о своем выборе. У меня прекрасный муж, о котором можно только мечтать. Гениальный музыкант, кроме всего прочего. Уникальная совершенно личность.
— У вас две взрослые дочери — Ольга и Елена. На кого больше они похожи — внешне, по характеру, по таланту?
— Младшая, Ленка, пожалуй, на меня. А старшая, Оля, — на отца. Обе очень талантливые. Но, знаете, дети знаменитостей с детства так привыкают к высокому положению их родителей — и в обществе, и в творчестве, — что поначалу они уверены в своем будущем успехе. Единственное, что не приходит им в голову, — работать так же, как папа с мамой работают, добиваясь такого положения, какое они занимают.
А когда становятся взрослее, то атмосфера вокруг них как детей знаменитостей сгущается. Пока они маленькие, все им льстят: “ Да какие же вы талантливые, да какие же у вас папочка с мамочкой! Да какие же платьица на вас, туфельки какие!” Да? Няньки эти в школах или у подъездов старухи сидят. Пройти не дадут ребенку нормально. Потом он подрастает и начинает чувствовать ответственность за фамилию родителей. И вот тут его жизнь накрывает, не дает развернуться. Детям знаменитостей не хватает своего куража.
— Дочери не пошли по вашему пути?
— Они окончили ЦМШ при консерватории здесь, а после — Джульярдскую школу в Нью-Йорке, начали работать. Но фамилия Ростропович на них давила. Они вышли замуж, счастливы, а продолжать карьеру не захотели. Лена играла целые сонатные вечера с отцом, Ольга тоже выступала. Но чтобы пробиваться самим, нужно было работать как лошадь. На это сил у них не хватило. Да и желания, я думаю, тоже.
Если была бы нужда, она бы их заставила. Но вопрос о куске хлеба перед ними никогда не стоял. Это меня хлестало так — только поворачивайся. У них этого не было. Ну и слава богу. Я рада, что не было.
— У вас ведь шестеро внуков, проявились у них музыкальные способности?
— Самый младший, Мстислав, сын Ольги, поет и, главное, хочет петь! Младший из сыновей Елены — Александр, которому 14 лет, тоже любит музыку, играет на рояле, импровизирует и даже что-то сочиняет. Слава собирается устроить его учиться музыке серьезно.
Остальные внуки пока о музыкальной карьере не помышляют. Старшему, Ивану, в этом году исполняется 24 года. Первый мой внук родился со мной в один день. Он учится в университете на юридическом факультете.
Родной брат Ивана Сергей — ему 20 — живет в Германии, в этом году он оканчивает колледж. Внучке Анастасии — 16, она второй год живет и учится в Швейцарии, в очень хорошем пансионе, около Женевы.
— Наше время принято ругать, а что вам в нем нравится?
— Страна становится другой. Почему-то нет пьяных. Может, все они окончательно спились? Но, по крайней мере, никто не валяется. Бомжей тоже с каждым годом все меньше. Они гнездятся, конечно, по своим каким-то местам, но не так, как раньше.
На улице мужики больше не торгуют бюстгальтерами и трусами, а в ресторанах почти не пьют. Я вижу, как они заказывают морс или минеральную воду. Когда это было, чтобы мужчины в ресторанах морс пили, вы мне скажите? Гама нет, этого гвалта… Перерождается страна.
— Говорят, что времена не выбирают. Вам достались очень тяжелые. Никогда об этом не жалеете?
— Нет, потому что меня воспитала жизнь. Я пережила и голод, и войну, и блокаду, но они помогли мне узнать цену всему настоящему и дали способность мыслить по-человечески. А сколько рядом со мной было удивительных людей. Я встречала потрясающих людей! Я имела честь их знать и мне не о чем жалеть.
Слова
Борис Покровский:
— Как будто кто-то свыше для проверки нашего художественного чутья и справедливости заслал к нам молодую, красивую, умную, энергичную женщину с экстраординарными музыкально-вокальными данными, уже кем-то когда-то отработанными, отшлифованными, натренированными, с актерским обаянием, темпераментом, природным сценическим самочувствием и ядовито-дерзкой правдой на устах.
Актриса!
Где воспитывалась, у кого училась, откуда взялась, кто рекомендовал, где справки о победах на конкурсах? На эти вопросы никто ответов так и не получил — за ненадобностью. Очень скоро Вишневская сама начала учить, воспитывать, тренировать и судить на конкурсах.
А пока судьба ехидно ждала, оценим ли мы жемчужное зерно. Сначала растерялись, когда услышали, что в Бетховенском зале, где проходят предварительные пробы для поступающих в театр, претендентка на стажерское место запросто решила проблемы вокализирования в арии Аиды — те, что встают на каждой репетиции, спевке, оркестровой репетиции и портят настроение у исполнителей и слушателей на спектакле. Потом обрадовались, не веря глазам и ушам своим…
Что главное? Профессионализм! Это свойство редкое среди артистов. Среди оперных оно, увы, почти не встречается. Профессионализм оперного артиста должен быть соединением многих природных данных (голос, музыкальность, внешность, способности к сцене, воля), которые должны быть натренированы каждое в отдельности и (что самое трудное) соединены гармонично, по способностям и возможностям индивидуальности, специфической личностно-человеческой неповторимости. Если этого нет, фальшь будет непременным спутником всех творческих усилий артиста.
У Вишневской был комплекс, в котором все оперно-артистические свойства были проявлены и ярко, и гармонично; вместе, в ансамбле, в разных взаимоотношениях.
Конечно, работать с такой актрисой было интересно, легко (и трудно), всегда продуктивно. Казалось, что эта актриса была мне послана в благодарность за муки, терпение, разочарования, испытанные в работе со многими, ох многими артистами оперы.