В редакции «Российской газеты» побывала певица и педагог, руководитель Центра оперного пения Галина Вишневская. В руководимом ею Центре заканчивается второй сезон, а из его учебных классов выходят первые выпускники. На днях Галина Вишневская в рамках всероссийской певческой Ярмарки провела серию мастер-классов с певцами оперных театров России. 10 апреля на сцене Бетховенского зала Большого театра она представит семь лучших певцов России. Наш разговор с Галиной Вишневской касался ближайших событий, но мы не смогли избежать и других важных тем в жизни одной из величайших оперных певиц ХХ века.
— Галина Павловна, сегодня вы и Ростропович — граждане мира, вы живете в Москве и Париже, у вас дома в Лондоне и Нью-Йорке. И все же, где ваш настоящий дом?
— Моя земля и мой дом вот здесь. Это мой кусок земли, на который я претендую, требую его, зубами вгрызлась и никому не желаю отдавать. А тем более, чтобы у меня отнимали гражданство, как это сделали в 78-м году! Это моя земля, мой народ, корни мои здесь. Я себя не мыслю другой. Я русская женщина. Я русский человек со всеми вывертами, нам, русским людям, присущими.
— Что вы имеете в виду?
— Вы хотите, чтобы именно я ответила на вопрос о тайне русской души, над которым мучаются уже столько лет и никак не могут на него ответить?
— Галина Павловна, ваше возвращение состоялось. Чувствуете ли вы себя в атмосфере полной свободы? Или все равно в области художественного творчества существуют какие-то ограничения? Какова степень свободы сегодня?
— Ограничений, мне кажется, никаких нет. Есть ограничения материальные, экономические, которые тормозят многое. Не дают делать то, что надо было бы делать. Но запретов я, например, не встречаю. Наоборот, я бы даже запретила многое.
— Что, например?
— Запретила бы какие-то спектакли. Запретила бы матом ругаться. Надо вводить цензуру, если человек не понимает, что есть вещи, которые делать нельзя. Нельзя, и конец. Дальше не спрашивай! Для этого ты стоишь на двух ногах, а не на четвереньках. Чтобы не допытываться, почему нельзя показывать голый зад в телевизор, как я видела однажды сама своими глазами. Он объявляет себя: Боря, Боря, ваш Боря. Снял штаны. Вот за такие дела, во-первых, надо было выпороть его как следует по этому заду голому и на пушечный выстрел к эстраде не подпускать. И снять с работы и редактора, который это всему миру показал.
Центр Оперного Пения
— Вы говорите, что чувствуете себя свободно. Но если государство не мешает культуре, то помогает ли оно? Один из самых значимых проектов в России последнего десятилетия — ваш Центр оперного пения. Вам помогало государство? Или вы несли ответственность собственным кошельком?
— Нет. Обошлось без моего кошелька. Можете себе представить, ко мне пришли бизнесмены. Они были наслышаны о том, что я мечтаю построить студию, школу или что-то в этом роде для уже подготовленных певцов, чтобы с ними работать. «Галина Павловна, мы можем вам помочь построить школу, но нужно, чтобы вы похлопотали об участке». На Остоженке, где теперь Центр, был полупустырь с гнилыми деревьями. Я, конечно, пошла, поклонилась, где надо. Много ходила. Лужков очень помог. Если бы не он, я думаю, ничего бы не вышло. Выхлопотали участок. Построили дом. И вот эта часть здания, театр, отошла в мою собственность. Когда уже дом был готов, я перешла на другую сторону улицы, взглянула на него и поняла, что у меня головы не будет от этой собственности. Пошла к Юрию Михайловичу и сказала: хотите подарок? И отдала городу все.
— Как вы придумывали систему образования, каких педагогов пригласили?
— Это опыт театральной жизни. Я же с 17 лет на сцене. Уже 60 лет в этом деле. Я вижу, насколько молодые певцы неустроены, и как они должны быть устроены. Нигде нет такого места, где они могли бы получить подготовку к работе в театре. В лучшем случае — Консерватория. Это все. Настоящей подготовки к оперной сцене, конечно, Консерватория не дает. Она, наверное, и не должна этим заниматься. Дай Бог успеть с голосами управиться и поставить так, как надо и не портить голоса. Я много об этом думала, и вся эта программа выстроилась просто вместе с жизненным опытом.
— Сколько людей вы набираете каждый год?
— 25 человек постоянно.
— Как вы их подбираете?
— Открытый конкурс. Плюс еще 10 стажеров. Подготовительный класс. Они у нас уже платные. Но они немного платят. Это вполне доступно.
— Вы говорили, что вам природа поставила голос. Есть ли сейчас такие самородки?
— Голосов в России очень много. Петь не умеют.
— ?
— Плохо учат. Плохо учатся. Ведь голос складывается из множества вещей, голос всегда выдаст недостаток воспитания, недостаток образования, ограниченный кругозор. Но ведь голос может совершенно неожиданно появиться уже у взрослого человека. А он не готовился к сцене, его никогда не интересовало искусство. Здесь годы нужны. Атмосфера, где он рос, что читал, куда ходил, с кем дружил. Все имеет значение.
Но есть еще одна проблема. На Западе более увертливые, быстрее соображают, ориентируются в жизни. Наши привыкли ходить в бесплатную Консерваторию, пропускать уроки. Я по Ростроповичу это знаю. Он начал преподавать в Консерватории сразу, как только сам ее окончил. Звонит матери одного ученика. А у ученика уже борода была черная. «Ваш сын не занимается». Я думала, что ослышалась. Я говорю: «Ты кому это звонишь?» «Вот звоню… матери, чтобы приехала». Представляете?! Вот такого на Западе, чтобы к Ростроповичу не пришел ученик заниматься, просто не может быть.
— А сейчас своим студийцам вам тоже приходилось эти азы объяснять?
— Пришлось объяснять. На Западе они все выжмут, что их интересует и не отстанут, пока все до конца из педагога не вытянут. А наши? Отпускаешь с урока… Чик-чик, и побежал.
— Поступить к вам можно в любом возрасте?
— Ну да, конечно. Другое дело — карьера. В 40 лет начинать зачем?
— Сколько вы работаете у себя в Центре?
— Шесть дней в неделю с 11 до 17. И так уже я два года занимаюсь.
— В вашем Центре в этом сезоне состоялась блестящая премьера «Царской невесты» в постановке фоменковского ученика Ивана Поповски. Он сделал символистский спектакль с сильной мистической окраской.
— Мне очень нравится, как он это сделал! Очень! Там и условность, и в то же время там нет навязывания чужеродного. Там есть свой взгляд, но эпоха сохранена. Это страшно важно. Об этом же написал композитор, воображая себе эпоху Ивана Грозного, а не времена, когда, допустим, ходила в ампирных платьях Наташа Ростова.
— А то, что так резко сужены, просто обрезаны все большие сцены, хоры, и в результате этого историческая большая опера стала камерной, лирической?
— Собрано все. Исчезли какие-то бояре, дворяне, которые ходят, не знают, куда себя девать, частные массовые сцены. У нас их нет. Получился этот сгусток страстей.
— Что еще собираетесь ставить в Центре в ближайшее время?
— Мы готовим «Фауста» в постановке известного балетмейстера Николая Андросова. Это его первый опыт в театральной режиссуре. В мае месяце у нас премьера. Так мы закроем наш второй сезон, и выпустим наш первый курс.
Гала-концерт
— Галина Павловна, а где лучшая оперная школа в мире?
— Трудно сказать. Портят голоса везде, замечательно умеют это делать. Так что не будем выделять какую-то страну, где это больше делают. Но время такое, что певцам очень-очень трудно. По телевидению сейчас часто показывают оперные спектакли всего мира. Единицы устраивают, чаще — растрепанные голоса, технически не подготовленные. Теряют голоса, связки становятся больные. Почему это случается? Рано начинают карьеру, не окончив учебы, и вообще не научившись петь! Очень много оперных театров, я считаю. Очень много. В Германии едва ли не в каждой деревне свой оперный театр. А где столько артистов хороших взять? Значит, идут недоучки, кто посмелее.
— Каково вообще состояние оперного дела на территории России, как вам кажется?
— 10 апреля в Большом театре я представлю семь оперных певцов из провинции. Что меня толкнуло к такому гала-концерту? Я довольно упорный человек, если я хочу получить какой-то ответ, я его в конце концов получаю. Я буду повторять его миллион раз, пока мне не ответят. Нынешний мой вопрос: почему в Большом театре, когда ставили «Турандот», позвали итальянскую певицу такого среднего сорта, такого класса? «Турандот» в Большом театре не шла лет 70. Значит, ее постановка — это событие, да? Событие в Большом театре значит событие в стране — ставят «Турандот». А Турандот, объявляют, нету. Зачем же ее ставить тогда? Выписывают итальянку. Если ты в Большой театр выписываешь итальянку, значит, певицу настоящую, примадонну. Приехала, петь она умеет, она всё спела. Но такого некрасивого голоса в Большом театре я не слышала. Что, в России нет Турандот? Я вам десяток назову, только надо напрячь память. Настоящие драматические голоса, великолепные.
— То есть, вам хотелось доказать Большому театру, что у нас есть Турандот?
— Конечно, и вообще разобраться, что происходит. Почему певцы периферии — театров Новосибирска, Екатеринбурга, Перми и так далее, — почему они как какой-то низший класс разбросаны, никто о них не знает, никто не подозревает, что они вообще есть. Они ни записей не имеют, ничего. Я хочу, чтобы они вышли на сцену Большого театра, чтобы их послушали. Просто послушать этих певцов, как они звучат. Может, правда, Большой театр с такой специальной акустикой, что провинциальные певцы не могут там звучать? Акустика блестящая в Большом театре!
— Галина Павловна, вы говорите о красивом тембре голоса. Но есть еще проблема красивого тела. Вы были самой стройной Марфой в отечественной опере. Но когда приходится не только слушать, но и видеть оперу, и когда видишь порой Татьяну необъятных размеров, все-таки диву даешься. Работаете ли вы с телом в вашей студии?
— Обязательно!
— Кажется, на Западе певцы поизящнее? Они не позволяют себе…
— Позволяют, позволяют.
— Ваше отношение к этой проблеме?
— Раз ты артистка, ты должна следить за собой. Я же не говорю, что надо быть идеально сложенной и выглядеть на 15 лет, если поешь Наташу Ростову. Нет, но надо иметь культуру тела. Я не знаю, как женщина может себя поставить под насмешливые взгляды, под обсуждение зала. Я этого себе не могла позволить. Если на килограмм я толстею, то перед спектаклем неделю не буду есть, но я его скину.
— А как?
— Голодом, голодом. Лучшая диета.
— Какие стимулы у женщины: роль, любовь, зеркало?
— Мне хватает одного зеркала.
Ростропович
— Все знают, что и у Мстислава Леопольдовича и у вас довольно большой счет к критикам. И есть серьезные претензии.
— Критика нужна обязательно, как без нее? Но хамство, ерничество, эти словечки, которые позволяют себе критики которые часто сами не понимают, о чем пишут. Я читала статьи просто омерзительные. Напишите все то же самое, но только выдержите… культуру речи.
— Мстислав Леопольдович даже зарекся однажды, что не будет больше здесь играть. Он не собирается отказываться от своего решения?
— Держится. Говорит: не хочу хамства, не привык и не желаю слышать это.
— Вы думаете, он изменит свое решение?
— Не знаю. Я ему говорю: «Дал бы в рожу как следует!» Мальчишка какой-то написал: «Так, как играет Ростропович, любой студент играет в Консерватории». Ну, господа! Нельзя же такое писать о таких артистах!
— А что касается зрителей, какая публика теплее? Или в каждой стране это индивидуально?
— Я никогда не различала. Я считаю, что публика везде одинаковая. У нас, может быть, добрее как-то к иностранцам. Обожают иностранцев у нас.
— Галина Павловна, есть легенда о том, как на дне рождения Муслима Магомаева Ростропович начал свой тост неожиданной фразой: «Дорогой Муслим! Мы с тобой состоим в несчастном клубе — в клубе мужей солисток Большого театра». Трудно быть мужем солистки Большого театра?
— Он бы вам сам сказал, но я думаю, что нетрудно. Нетрудно в нашем случае, потому что мы полгода в году врозь живем.
— Это помогает?
— Очень. Конечно. Что вы, если бы мы были изо дня в день вместе, это была бы катастрофа.
— А женой Ростроповича трудно быть?
— Нет. По той же причине, я думаю. Так что образ жизни нам пошел на пользу. В следующем году будет 50 лет нашей совместной жизни.
— Мир был свидетелем, как 19 августа 1991 года Мстислав Леопольдович шел к баррикадам Белого дома. Скажите, сегодня, с высоты прошедшего времени, плоды победы стоили такого риска, такого поступка? Стоили этих усилий или нет?
— Без него, конечно, не обошлось никак! Я бы в жизни не пустила его сюда! Меня просто не было в Париже, поэтому он полетел. Я ничего не знала.
— Стоило оно того? Как вам кажется?
— Конечно! А как же! Я думаю, что от него не очень много, но все же что-то зависело. Сам поступок — музыкант, безоружный, даже без смычка в руке, пошел вот так с народом вместе. Он считал нужным быть в этот день там…
— В дни ГКЧП мир облетела фотография: мальчик, спящий на плече у Ростроповича, который держит его автомат. Кто тот юноша, где он?
— Это Юрка. Когда Ростропович вернулся обратно, я разбирала его вещи и увидела эту фотографию. Он даже на нее внимания не обратил. Я ее разглядела! Боже мой! Сам Бог-отец сидит и спаситель всего человечества! И рука у него на автомате, как на виолончели, а на плече у него спит его охранник. И ножки так скрестил в кедах. В общем — парочка потрясающая! И эта фотография обошла весь мир!
— Так не зря был этот риск, эти дни?
— Ну конечно, не зря!
— Что выросло, то выросло?
— А что выросло? Выросла Россия. Какая есть. Народа-то другого нет. Где вы возьмете? «Какой ни есть, а он родня».
— Галина Павловна, кто только ни просил у вас денег или благотворительной помощи. В каких случаях вы с Ростроповичем помогаете?
— У нас детский фонд. Он зарегистрирован в Вашингтоне. На детские больницы даем, на прививки от гепатита. Уже около полутора миллиона детей привили. Это в Новгородской области, в Воронеже, в Оренбурге, где особенно часты эпидемии. Построили родильный дом. В Петербурге Детской академии тоже помогаем.
Большая опера
— Болевая точка в последние годы — состояние главного театра страны, Большого, который ухитрился стать менее интересным, чем другие.
— Я думаю, во-первых, что нет такого авторитета, которому бы верили безусловно. Сказал — надо делать, и все беспрекословно делают. Руководитель театра должен быть таким. А таких просто нет. Когда я пришла в театр, в театре был и Голованов, Мелик-Пашаев, Небольсин, Хайкин, Жуков. Это все в одно время! Вы понимаете, что это такое. Потом Голованова сняли. Назначили Мелика. Мелика потом тоже сняли. Назначили Светланова. Светланов был главным дирижером полгода. Сам ушел. Так что на Мелик-Пашаеве кончилась плеяда маститых дирижеров. И в 70-м году был назначен главным дирижером Симонов, который только что кончил Консерваторию. Где это еще могло быть?! Он кончил Консерваторию и сразу — главный дирижер Большого театра! Он не знал оперного репертуара. 14 лет он был главным дирижером. За 14 лет можно развалить все. Не только Большой театр. Не потому что он плохой. Он просто не имел права этим заниматься.
— Вы за контрактную систему?
— Я — за. Потому что другого ничего не выйдет в наше время. Или опять закрывай границы, сажай опять всех на цепь, создавай крепостные театры, или ничего не получится. Будет контрактная система. А сейчас и не то, и не другое. Для контрактной системы деньги должны быть. За это надо платить. Императорский театр должен быть богатым. И Россия себе это может позволить. Мариинский театр и Большой. На полное содержание государства. Контрактная система. Обязанности артистов, железно написанные.
Возьмите архивы императорских театров. Ведь никто не бежал никуда. Границы были открыты. Вся Италия пела здесь. Деньги огромные давали. Платили как нигде. Поэтому должны быть эти два театра. Их надо содержать большими деньгами.
— А нынешнее состояние Мариинки вам нравится?
— Нет. Гергиев очень сильно поднял театр в свое время. Он его воскресил. Я помню, когда я была в Большом, Мариинский был в загоне. Он очень много сделал. Но включился в такой нечеловеческий конвейер — днем репетиция, через два часа спектакль. Те же артисты поют. Это невозможно! Выдержать это нельзя ни физически, ни творчески.
— И сказывается на результатах?
— Думаю, что да.
— А что из позитивных впечатлений в Большом? Или, может быть, гастроли, партии, которые показались вам очень интересными?
— Я слушала у них «Аиду» несколько лет тому назад, была на генеральной репетиции. Бадри Майсурадзе пел первый раз, пел замечательно! Вот это, пожалуй, единственное, может быть, впечатление за все годы — появление такого тенора! Потом я слушала у них «Фауста», «Турандот». Тенор тоже был не из Большого театра, а откуда-то. Чуть ли не из Театра Станиславского, кажется. Потом «Макбет» Верди, «Мазепу».
— Как вы относитесь к современной, достаточно агрессивной оперной режиссуре?
— Прекрасно. Только режиссер не должен калечить произведение. Он должен соблюсти эпоху, о которой написана опера. Соблюсти все: время, образы.
— Что для вас самое важное в опере?
— Пение.
— А чувство?
— А как же без чувства? Что такое чувство? Это техника, это голос. Или наоборот, голос и техника. Потому что, если у вас нет техники, вы ничего не сделаете. А если у вас даже средний голос с хорошей техникой, вы сделаете очень много. Для этого наш Центр существует, чтобы учить таким вещам.
— А кто сейчас из мировых сопрано приближается к этому идеалу с вашей точки зрения? С кем связываете наибольшие надежды?
— Назвать одну я не могу. Потому что примадонн сегодня нет, их нету просто.
— В мире?
— Да. Это племя исчезло. Потому что примадонной надо родиться, сделать ее нельзя. Это лидер, лидер в театре, вокруг нее складывается ансамбль.
Примадонна и бабушка
— Наши читатели пишут вам: «Хочу поблагодарить Вас за книгу, глоток правды в нашей тотальной лжи было очень приятно тогда получить. Хочу поблагодарить Вас за Солженицына, когда Вы дали ему возможность полноценно работать и жить. Спасибо». — Новозыбков, Брянская область, Козловская Наталья Павловна. Поддерживаете ли вы сейчас дружбу с вашими бывшими друзьями?
— Ну, конечно, конечно.
— С Солженицыным общаетесь?
— Да, конечно, были недавно у него дома.
— По политическим вопросам с ним расходитесь?
— Вы знаете, я никогда с ним о политике не говорила, как ни странно. Он настолько всегда занят, целеустремлен и в свое погружен. Нет, говорим о простом. Хороший суп, вкусный. Погода чудная. Дети растут. Внуки растут.
— Вы написали потрясающую по откровенности книжку «Галина». Не хотите продолжить?
— Та книга была просто необходимостью, иначе я задохнулась бы от ярости, когда нас выставили отсюда. Мы были вытолкнуты из России в одночасье. Я никогда не думала, что придется уехать. Если бы у меня была атомная бомба, прости меня, Господи, я бы ее кинула и сдохла бы сама со всеми вместе, в таком я была состоянии, да. Самое главное сказать, почему это случилось, и почему именно в России это могло случиться, а больше нигде, ни в одной стране мира, кроме Германии, конечно. Поэтому я села и написала книгу.
— Но ярость — это же не единственное чувство, которое помогло вам написать книгу?
— Знаете, ярость — это то чувство, которое помогло мне выжить. А книгу надо писать с любовью.
— Как можно было, пережив такую жизнь, имея такой горький и страшный опыт, стать такой царственной женщиной, стать настоящей примадонной?
— Я родилась такой. Я же говорю, меня «Галька-артистка» дразнили. Это всегда было, почему-то я себя всегда ощущала в жизни — смешно ужасно! — царицей.
— Расскажите про свою семью немножко.
— Две дочери, одна живет в Париже, другая в Нью-Йорке, мужья дочерей — иностранцы. У меня шесть внуков, пять мальчиков и девочка. Когда они были маленькие, они великолепно говорили по-русски, без всякого акцента. Как только пошли в школу — всё, другая среда, другой язык.
— Вы дружите со многими королевскими дворами Европы. С кем у вас наиболее близкие и добрые отношения?
— С Хуаном Карлосом и Софией. Они замечательные люди, мы с ними были дружны еще до того, как они на испанский престол взошли. Я познакомилась с ними в Греции. У меня там концерт был. Это было начало 60-х годов, с тех пор мы дружим. Они очень милые люди.
— А с теперешней российской властью как у вас складываются отношения?
— Мы с Путиным знакомы еще с Ленинграда. Но моя слабость — это Борис Николаевич, извините, конечно, я его обожаю. Я его батей называла. Когда я увидела его по телевизору впервые, говорю: «Слава, смотри, это же Батя, Хованский, ну ты посмотри». Помните, как он уходил через зал, — шел партийный билет сдавать? Потрясающий человек! Если бы не он, кровью залили бы всю Россию. Распустил Советский Союз, за что его клянут до сих пор, а если бы он этого не сделал, третья война была бы мировая.
— А с Горбачевым вы тоже были знакомы?
— Нет, просто познакомилась с ним в Вашингтоне, когда он приехал первый раз туда с Раисой.
— Рассказывают, что когда он зашел к Ростроповичу и сказал: «возвращайся!», — вы якобы стояли сзади и говорили — «молчи!»
— Нет, это было немножко не так. Сделали в честь него обед и пригласили нас. Мы ехали в машине, и я говорю: «Слав, если начнут звать домой, возвращайтесь и все такое, ты молчи и слушай. А когда спросят, тогда и будем отвечать. А пока нам что загадывать?» А он сказал, когда подошли: «Так что же, живете здесь?» — «Да, живем». «Ну что, нравится вам здесь?» — «Да». — «Ну так живите, что ж». А Ельцин бы просто сказал: «Слава, поехали домой!» И все. Поехал бы как миленький!
— Расскажите про вашу встречу с Папой Римским. Он тогда вам какие-то очень важные слова сказал, про которые Ростропович все время вспоминает.
— Была аудиенция у нас с ним в 74-м году, сразу, как нас выгнали. Я даже помню, что был октябрь. Он сказал: «Вы стоите на середине духовной лестницы. И остальное теперь зависит только от вас: что бы вы ни делали в вашей жизни, всегда думайте — делаете ли вы шаг вверх или вниз».