Редко находится человек, который готов определить свое ремесло раньше, чем сам станет для него формой. Вишневская сумела преодолеть эту силу, подчинив не жизнь опере, но оперу жизни: не было у нее одной звездной роли, как не было у ее карьеры границ или условной вершины. Она сумела сделать не просто голос, а само искусство оперы своим инструментом, встать в один ряд с великими композиторами, дирижерами и исполнителями, по чьим именам будут изучать историю мировой музыки.
Вишневская никогда не жаловалась, ведь за жалостью ничего не стоит, а ей всегда нужна была движущая сила. В 1974 году, когда ее с мужем Мстиславом Ростроповичем вынудили уехать за границу, а на родине предали забвению за поддержку Солженицына, она не жаловалась — она была в ярости. Много позже, вернувшись в Россию, с ее новой реальностью, с «мокрыми опилками под ногами «, она не печалилась об упадке культуры. Безграмотность и мракобесие только выводили ее из себя.
Ярость была для нее топливом — ярость от осознания того, что, имея силу, ты не можешь ничего изменить. Такая несовременная, но при этом естественная реакция человека, который не привык рассчитывать ни на кого, кроме себя. Жизнь Вишневской с самого детства складывалась так, что другого выхода у нее не оставалось. После рождения мать оставила ее на воспитание бабушки; отец — встретил другую женщину и покинул семью. Когда Вишневской было 15, началась блокада Ленинграда. Пытаясь отыскать себе занятие, в 1944 году она поступила в театр оперетты и разъезжала с ним по всем ленинградским воинским частям, играла в театре, выступала на эстраде, давая по 25 концертов за месяц.
В 1944-м Вишневская первый раз вышла замуж — за моряка, с которым провела вместе всего несколько месяцев и в память о котором осталась только знаменитая теперь фамилия. Вскоре она вышла замуж снова — за директора театра оперетты Марка Рубина, который был старше ее на 22 года. В семье родился сын, но через два с половиной месяца он умер от диспепсии. После его смерти Вишневская заболела туберкулезом, врачи предсказывали худшее, уговаривали на операцию, но она буквально сбежала с операционного стола — слишком боялась потерять голос. Тогда ей не исполнилось еще и 20 лет.
В 1950 году Вишневская познакомилась с Верой Николаевной Гариной. До этой встречи, от природы обладавшая голосом, Вишневская никогда всерьез пению не училась, и два года, проведенные в классах Гариной, не только помогли ей победить болезнь, но и сделали из нее настоящую оперную певицу. В 1952-м Вишневская пришла на прослушивание в стажерскую группу Большого театра и триумфально прошла его, не имея музыкального образования: из всех конкурсантов в театр взяли только ее одну. С этой победы начался ее путь в большой опере.
В 1962 году, уже в статусе главной примы Большого, Вишневская стала одной из первых после Ирины Архиповой звезд советской оперы, получивших пропуск на сцены ведущих мировых театров. Ковент-Гарден, Венская опера, Ла Скала — не было крупных площадок, где в 1960-х не пела Вишневская. На одной сцене с ней выступали Дитрих Фишер-Дискау, Биргит Нильссон, Франко Корелли — за несколько лет Вишневская стала мировой звездой и получила в СССР небывалый статус, которым даже среди выдающихся советских деятелей культуры могли похвастаться немногие.
Вишневской благоволили высшие руководители страны. Сам Николай Булганин добивался ее руки, с настойчивостью военного приглашая Вишневскую то в Кремль, то к себе на дачу. В эти поездки Вишневская предусмотрительно отправлялась не одна, а с Ростроповичем, который только-только стал ее третьим мужем. Булганин в итоге отступился, но и с приходом Хрущева Вишневская поддерживала с советской властью хорошие отношения, которые сошли на нет только в конце 1960-х.
Тогда, после вторжения советских войск в Чехословакию, у Вишневской и Ростроповича начались проблемы из-за того, что они поддерживали опального Солженицына, поселив его на своей даче, где он заканчивал работу над романом «Архипелаг ГУЛАГ». После того как в 1970 году Солженицын был удостоен Нобелевской премии, Вишневскую и ее мужа стали подвергать последовательной обструкции, которая вынудила их уехать за границу, где пришлось все начинать с нуля. Вернулись они только через 26 лет.
Все эти годы Вишневская и Ростропович провели на вынужденных гастролях, но везде их принимали с восторгом — их хотели видеть в Париже, Милане, Нью-Йорке, Лондоне. Вишневская продолжала петь в лучших театрах, Бенджамин Бриттен и Дмитрий Шостакович посвящали ей свои произведения, Анна Ахматова — стихи. Как будто в благодарность за эту признательность сама Вишневская посвятила себя и всю свою жизнь работе.
Несмотря на любовь и признание за границей, Вишневская не переставала считать Россию своей родиной и вернулась домой охотно, как только представилась такая возможность. После возвращения она сыграла несколько ролей в театре и кино, в том числе главную роль в снятом специально для нее фильме Сокурова «Александра», а в 2002 году в Москве открылся Центр оперного пения Галины Вишневской, который стал делом ее жизни после ухода со сцены. В середине декабря центр должен отпраздновать десятилетний юбилей, приготовления к которому так неожиданно омрачила смерть его основательницы.
«Моя судьба в искусстве — это вообще отдельный разговор, такой ни у кого не было», — говорила Вишневская в 2011 году на презентации своей автобиографии. «То, чего я добилась, — это не судьба, а работа. Я была всего этого достойна, говорю без всяких лишних скромностей», — сказала она годом позже. Много ли кто мог так сказать о себе, и по праву? В эпоху ни к чему не обязывающих непостоянных ценностей и смешных картинок в интернете стоило ли Вишневской вообще считаться с этим миром, — да и что мир мог спросить с нее? Она училась петь у тех, чьи имена не так уж далеко отстоят от имен Вагнера и Бетховена, верила только в тяжелую работу и не чувствовала необходимости стесняться чего бы то ни было.
Соболезнуя, часто говорят, что с уходом великого человека наша культура понесла невосполнимую утрату — есть такой шаблон, оправдать который может разве что обыденность самой смерти. Но сказать, что с уходом Вишневской утрату понесла культура, мало. Труд, который был так важен для Вишневской, был ее силой, сделал ее ориентиром в мире, где ориентиров почти не осталось. Поэтому в день ее смерти утрата постигла не просто культуру, но саму реальность, которая, на первый взгляд, и не изменилась слишком, но стала как будто чуть более невесомой.